[Alessandriata]

Сохраню себе все исполнения на мои заявки по Комбеферу с Жоли, а то мало ли))

2.30. Комбефер/Жоли. Жоли замерз, и Комбефер греет ему руки. Развитие и рейтинг на усмотрение автора.

Исполнение 1

Исполнение 1
В три часа после полудня Гаврош принес в дальнюю комнату Мюзен письмо от Жоли и отдал его лично в руки Комбеферу. Письмо было изрядно помято, испачкано жирными пальцами и содержало не более 10 строк текста, явно наскоро написанного (почти выцарапанного) высыхавшим пером.

Лихорадка. Меня страшит возможность заразить своих друзей чем-то подобным и начать эпидемию. Возможно, эпидемия уже близко. Помните о гигиене. Передайте Грантеру, что на тринадцать су, которые он должен мне за то преотвратнейшее вино в Коринфе, пусть купит Боссуэ что-нибудь более приличное или хотя бы пусть не смеет разбавлять его. Я остаюсь верен вам.

С последней надеждой,
Жоли

Означать эти строки могли только одно: скорее всего Жоли сейчас мучился либо похмельем, либо пищевым отравлением, но благодаря своей вечной и неизменной ипохондрии он, вероятно, в этот самый момент уже исписывал оставшиеся после лекций чистые листы завещанием и своей последней волей. Не то чтобы его имущество было настолько многочисленно, но собственное тело он уже давно собирался завещать собственному училищу для последующей посмертной экспертизы. И, несомненно, глядя с небес на своих обезумевших от горя друзей, он сказал бы: «Я говорил вам, что я болен!» - и рассмеялся бы чудесным и звучным смехом. Впрочем, ни о какой смерти тут речи не шло.

Ближе к шести часам вечера Комбефер, распрощавшись с друзьями, захватил с собой том с мемуарами Пюисегура о месмеризме, которые с большим удовольствием почитывал в последнее время, удобно разместив книгу подмышкой, и направился проведать своего многострадального товарища.

Комнаты Жоли находились в миле от Отеля-Дьё, который тот посещал достаточно часто ради открытых лекций и осмотров больных с преподавателями, и не слишком далеко от самого Мюзена - выше по улице Сен-Жака и глубже в переулках. Латинский квартал в это время был, как и всегда, полон студентами, гризетками, бедняками и торговцами.

Напротив дома, в котором проживал Жоли, располагалось небольшое кафе с неплохим выбором спиртного (по словами самого Жоли), а из переулка несколько выше по улице, если продолжать идти в сторону Отеля-Дьё, по всей округе разносился тошнотворный трупный запах - там, специально для медицинских университетов и лекций по анатомии, торговали трупами, всего по 13 франков за человека. Невозможная цена для жизни и более чем приемлемая для тлена.

Летом запах становился абсолютно невыносимым, поэтому дела процветали в том районе только до конца апреля.

Не удивительно, что в такой атмосфере на Жоли часто нападали навязчивые и параноидальные мании (в особенности, связанные с эпидемиями). Комбефер не был уверен, что чувствовал бы себя лучше, живи он в том же доме.

Хозяйка пустила Комбефера без лишних вопросов, лишь довольно приветливо покивала и помахала чужими панталонами, которые в тот момент, видимо, зашивала и от чего отвлек ее своим приходом Комбефер.

Жоли был и обрадован, и опечален появлением своего друга вопреки его строгому запрету всяческих попыток к посещению.

- Комбефер! - воскликнул он вместо приветствия. - Мне следовало догадаться, что ты так просто не отстанешь от умирающего друга! Не подходи ко мне!

Комбефер вздохнул, снял очки, чтобы аккуратно вытереть их о воротник своего редингота, и ответил:

- Здравствуй, дорогой друг. Я тоже рад тебя видеть.

- Почему тоже! Я вовсе не рад тебя видеть! Ты представить себе не можешь, какой глупой и нелепой опасности подвергаешь себя, - ответил Жоли и сел на кровати, затем вытащил руки из плотного кокона простыней, в который был замотан, чтобы измерить себе пульс, но вдруг закашлялся и зажал ладонью рот, замирая в напряженном оцепенении.

Комбефер, не теряя времени даром, схватил стоявшее в углу ведро и двинулся на помощь, но Жоли вытянул перед собой руку с однозначным намерением остановить наступление и замотал головой. Комбефер замер на месте, не в силах сопротивляться этому странно решительному жесту.

Жоли выдохнул и, опустив обе руки, снова откинулся (стоило бы сказать - рухнул) на матрас, принимая позу несчастного лежачего и сильно позеленевшего больного. На лбу у него выступила испарина и немытые влажные волосы липли к вискам.

- Спасибо, друг мой, но рвотным позывам я уже научился сопротивляться.

- Жоли, - осторожно начал Комбефер, медленно приближаясь к разворошенной постели, - почему ты решил, что у тебя лихорадка? И так ли ты в этом уверен?

- Несомненно. Абсолютно уверен. Видишь ли, вчера Грантер и Баорель решили устроить винное соревнование, выбрав меня судьей. Но, где-то в середине вечера, соревнование перешло в настоящий олимпийский марафон, в котором было уже не два, но три участника. Я решительно ничего больше не помню о прошедшей ночи, но проснулся я сегодня утром под деревом недалеко от дома. В грязи под деревом! В совершенно лихорадочном состоянии я добрался до своих комнат, так что сомнений нет.

Сомнений о том, что это было похмелье, действительно, не оставалось.

- Ты ел сегодня что-нибудь? - Комбефер сел на кровать рядом с другом, который более не сопротивлялся его присутствию, и сжал его запястье пальцами, нащупывая пульс, как только что делал сам Жоли.

- Я не держу в комнатах ничего, что могло бы испортиться, и даже если бы держал, едва ли смог бы удержать в желудке. 'Ферр, ради бога, уходи! Мне невыносимо думать, что...

Комбеферу пришлось прервать своего друга почти на полуслове:

- Мне кажется, я знаю, чем тебе еще можно помочь.

- Едва ли. Если я не могу однозначно диагностировать свое состояние, мы вряд ли успеем выбрать какое-либо лечение для меня, прежде чем станет слишком поздно. Или ты хочешь предложить мне кровопускание?

- Нет, ничего подобного.

Комбефер ненадолго оставил своего друга, чтобы сходить в то самое кафе напротив за бутылкой рассола, а когда вернулся, Жоли все также продолжал лежать на кровати и сосредоточенно листал книгу, которую Комбефер оставил рядом с ним.

- Ты знаешь, что многие наши профессора считают Пюисегура шарлатаном, а его взгляды и практики шутовством?

Комбефер снова присел рядом с другом на кровати и протянул ему бутылку:

- Мне кажется, что его идеи заслуживают внимания.

Жоли открыл бутылку и, принюхавшись к ее содержимому, посмотрел на Комбефера, как на предателя.

- Мсье, это низко, - сказал он.

- Я не уйду, пока ты не выпьешь все до последней капли.

Жоли посмотрел на своего друга строго и сосредоточенно, но вдруг расхохотался и, покачав головой, присосался к горлышку.

Комбефер, однако, не ушел даже после того, как рассол был выпит, а зеленоватый оттенок почти сошел с лица Жоли.

Сровместное прочтение Пюисегура перешло в пространные рассуждения Жоли о стетоскопе и стажирующихся у них американских студентах медиках, в то время как Комбефер заинтересованно листал записи своего друга с лекций профессора Пьера Шарля Александра Луи.

- Только представь, у них запрещены осмотры пациентов-женщин! - возмущался Жоли об американцах. - Хотя вернее будет сказать не запрещены, но не распространены. У них совсем нет практики с женской физиологией, так что на осмотрах они часто выставляют себя полными дураками. Не подашь ли ты больному другу трубку? - вдруг переменил тему Жоли и широко улыбнулся.

- Что-то подсказывает мне, что худшее миновало, и пациент скорее жив, чем мертв, - ответил Комбефер, но покорно сходил за табаком и трубкой к комоду в противоположном углу комнаты.

- Но знаешь, что хуже всего? Мой чертов сосед! Ровно за этой самой стеной, - для большего драматизма, Жоли ударил несколько раз рукой о стену, возле которой лежал (кровать его стояла в углу у стены), и принялся раскуривать трубку. - Поздними вечерами он любит попрактиковаться в своей игре на фортепиано. Стоит часов в двенадцать мне лечь спать, как он тут же дает о себе знать. Я должен признать, что к мастерству его у меня нет совершенно никаких претензий, но за каждый отнятый у меня час сна, мне хочется пожелать ему целых суток, проведенных в доме какого-нибудь Орфея, который только учится играть на тромбоне.

Под конец этого рассказа, оба они уже не могли унять своего хохота, и, заразившись веселостью своего друга, Комбефер наклонился к Жоли и звонко поцеловал его прямо в губы.

Жоли прекратил смеяться лишь на мгновение, но, тут же оправившись, ударил Комбефера по плечу и продолжил. Комбефер в ответ снова проверил его пульс и заметил, что руки его друга холодны, хотя в комнате было тепло.

- Как говорит нам учебник - плохая циркуляция крови, - пояснил Жоли, не предпринимая никаких попыток высвободить свою руку из рук друга, а во второй - все так же продолжал сжимать трубку.

Комбефер растер чужую ладонь своими, подышал на пальцы, затем повторил эти операции несколько раз и, закончив с одной рукой, молча протянул Жоли раскрытую ладонь, кивая на вторую его руку. Жоли деловито сжал трубку зубами и позволил Комбеферу произвести над второй своей рукой те же действия, что и над первой.

После этого Комбефер, вытащил трубку у Жоли изо рта, и покачал головой:

- Не слишком эффективный метод, но попробовать стоило.

Жоли задумался на минуту и ответил:

- Я знаю один эффективные метод.

- Какой же? - спросил Комбефер и затянулся от чужой трубки.

Жоли засунул руки ему под рубашку.

Исполнение 2 (арт)

Исполнение 2

Исполнение 3

Исполнение 3
- Холодно, - недовольно пожаловался Жоли, потуже затягивая шарф на шее. Комбефер кивнул. Они сидели в холодной и сырой камере, в которой не было ничего кроме железной кровати с дырявым матрасом. Жоли побрезговал садиться на нее и остался стоять, но долго не выдержал. И теперь в мрачнейшем расположении духа сидел и размышлял о микроорганизмах, живущих в сыром вонючем матрасе. Комбефер же думал о том, когда Анжольрас придет их освобождать. Он давно уже должен был хватиться своего помощника. Анжольраса очень редко арестовывали, должно быть, у полиции руки не поднимались на него, красивого и величественного словно греческого бога. Зато вытаскивать своих друзей Анжольрасу приходилось почти после каждого очередного митинга.
- Холодно. Очень, - повторил Жоли, начиная мерно покачиваться, чтобы немного согреться. Комбефер снова ничего не ответил, разглядывая в полумраке страдальческое лицо друга.
- Почему они посадили нас сюда?.. – вслух задал он никому конкретно не адресованный вопрос. Жоли молча пожал плечами. – Здесь холодно, сыро и не очень светло, не говоря уже о том, что тесно. И это одиночная камера. На нас двоих. Я думал, что таких уже давно нет. Было бы неудивительно, если бы это была провинция, но ведь мы в столице! – Комбефер сокрушенно покачал головой. – Может быть, это что-то вроде психологического воздействия?..
- Холодно, - хмуро повторил Жоли. Он полулежал, прислонившись к стенке, засунув руки в карманы пальто и прижав подбородок к груди.
- Дай мне руку.
Жоли удивленно вскинул брови, но вытащил правую руку из кармана. Комбефер схватил ее и потянул Жоли на себя, заставляя его оторваться от сырой стены и сесть прямо. Затем он с двух сторон накрыл бледную холодную ладонь своими, которые в сравнении казались гораздо теплее.
- У тебя руки ледяные, - пробормотал он. – Давай вторую.
Жоли послушно вытащил левую руку из кармана и протянул ее Комбеферу. Он ничего не говорил, но его красноречивый взгляд передавал всю глубину благодарности. Комбефер поднес его ладони к лицу и подышал на них, продолжая сжимать, передавая свое тепло.
- Так лучше? – спросил он с улыбкой.
- Гораздо…
Теперь Жоли выглядел веселее. Комбефер продолжил греть его ладони своим дыханием и внезапно, повинуясь сиюминутному желанию, поцеловал потеплевшие пальцы друга.
- О боже, они же грязные, - пробормотал Жоли. На его лице был написан неподдельный ужас. Комбефер тихо засмеялся и запечатлел на руке и пальцах Жоли еще несколько поцелуев.
- Так ведь еще теплее, правда? – спросил он.
Жоли кивнул. Он раскраснелся и прикрыл глаза.
- Я думаю, - задумчиво протянул он. - Если ты меня поцелуешь, я еще немного согреюсь…
Комбефер снова не смог сдержать улыбки и потянулся ближе. Его губы мягко накрыли губы Жоли. В отличие от его рук они были теплым. И имели вкус вишневой гигиенической помады. Комбефер немного отстранился и посмотрел на Жоли, который тут же открыл глаза и уставился на него затуманенным взглядом.
- А так?
- Так даже жарко…
---
Щурясь от яркого света, парни шли по коридору на свободу. Их встретил Анжольрас. Он был немного взволнован.
- Простите, ребята, но я потратил много времени, освобождая Грантера. Его увезли в участок на другом конце города! - оправдывался Анжольрас, чувствуя себя виноватым.
Комбефер мысленно покачал головой. С тех пор как Грантеру удалось растопить ледяное сердце их предводителя, для Анжольраса он был всегда на первом месте. Впрочем, Комбефер мог его понять. Если бы на месте Грантера был Жоли, а на месте Анжольраса он сам, то он не раздумывая первым делом бросился бы за Жоли. Даже если бы ехать пришлось в другой город или лететь на другой конец света.
- Идемте быстрее, - торопил их Анжольрас. - Нам еще Прувера и Курфейрака забирать, а до них еще полчаса ехать. Грантер ждет нас на улице.

Исполнение 4

Исполнение 4
- Как больно! - сипло говорит Жоли.
Комбефер удивлен и расстроен тем, что еще может слышать его, и что Жоли еще может причитать, ведь это так мучительно, так горько, и да, да, слишком больно - умирать медленно.
Я трушу, понимает Комбефер.
Как давно и как легко идет он к гибели, кусает губы, а не теряет себя, и вот - спотыкается на последнем шагу.
Утекает вся его храбрость, рассыпаются все убеждения, грудь его теперь в дырах.
Смерть приходит расковать, но она еще в пути. Комбефер звенит изнутри - так много в нем боли, и еще два раза по столько - печали.
Но он улыбается Жоли. И тот, глядя в глаза, которые все еще не похолодели, не подернулись стеклянным блеском, тоже улыбается окровавленными губами.
- Ну, не будем страдать, - с трудом говорит Комбефер.
- Будем говорить, - подхватывает Жоли.
Их загнанное дыхание гоняет пылинки по воздуху; где-то скрипят ступени под сапогами солдат, где-то веселый крик Грантера, похожий на последний крик Жана Прувера, рвется с когтями и клыками на своих убийц, охотников на свободу, и оказывается побит градом выстрелов. Этот шум последний, дальше настанет пора мертвецов и заката, а дальше Париж станет жить дальше, как ни в чем не бывало, если, конечно, представить, что на какое-то мгновение он замирал.
Комбефер ничему не удивляется.
- О, это символично. - Голос Жоли настолько легкий и мягкий, что слова почти беспрепятственно, почти безболезненно пролетают там, где все искорежено и слабо. - Теперь-то я взаправду умираю, ни с чем не спутаешь, а рядом никого, кроме тебя, как всегда и было. Когда подо мной нагревается даже тюфяк, Боссюэ потрошит для меня ящики с лекарствами, а Мюзикетта наливает чай, но никто из них не сядет рядом и не станет слушать, что я говорю, может быть, в последний раз в жизни... а вот ты - другое дело.
Да, он говорит легко, словно и не умирает вовсе, и тихо - так, что можно слышать, только придвинувшись вплотную, касаясь холодного, мокрого лба своим лбом.
Комбефер слышит громкий топот, но невесомый шепот заглушает его.
Они смотрят друг на друга серьезными, испуганными глазами. Взгляды их полны ожидания, тела - боли, слова - нежности, потому что иначе и не прощаются с жизнью, с миром, с друзьями.
Комбефер чувствует, как першит в горле, как под язык подворачивается железный привкус, как кровь выползает из уголка рта.
- Я люблю тебя, Комбефер. Ты славный. Ты мой друг.
- И я тебя люблю, - отвечает Комбефер, изо всех сил стараясь думать обо всем, кроме себя самого. - Ты дрожишь. Дай мне руку.
Жоли удается выпростать из-под осколков и щепок руку и Комбефер берет ее в свои ладони, пожимает ледяные пальцы с кровавыми дугами под ногтями.
Комбеферу вдруг становится просто. Просто не думать, не горевать, не мучиться от ран. Его одолевала такая пронизывающая боль, что казалось, будто через все тело тянут суровые нити, а теперь чувства туманит усталая тяжесть. Все, что он ощущает - ладонь Жоли. Она сжимается в его руках. Она тянет его в пустоту.
Комбефер знает, что руки его тоже стынут, поэтому согревает чужие пальцы дыханием.
И целует их, потому что Жоли, вздрогнув, сжавшись, подавившись воздухом, умирает первым.

Их будит Анжольрас.
- Друзья, - говорит он серьезно. И касается плеча Комбефера легкой, чистой, неуловимо странной ладонью.
В комнате, залитой рыжим, приглушенным светом, опадает золотая пыль, как снежные хлопья. Солнечные зайчики дрожат на опаленных стенах. Комбефер не верит своим глазам.
Сон никак не желает отделиться от яви.
- Непостижимо! - восклицает Жоли.
Светлые глаза Анжольраса по обыкновению строги, а лицо напряжено, и Комбефер ищет, что в нем такого неправильного, как вдруг Анжольрас, это совершенное самообладание, порывисто обнимает их, разбивая сонливость, развевая туман, проясняя память и, одновременно, лишая происходящее всякой реалистичности.
Жоли улыбается дикой, нервной улыбкой, беззвучно шепчет, жмется к его плечу и тормошит Курфейрака.
Комбефер, всегда способный поверить в невозможное, трясет головой и не может прийти в себя.
А Грантер смотрит в окно.

Окно снаружи почти целиком закрывает алый флаг, весь изодранный, изрешеченный пулями. Через дыры пробивается яркий свет. Грантер приподнимает ткань и сам загорается этим светом.
- Что ты видишь, Грантер? - требовательно спрашивает Анжольрас.
Не слышно больше ни тяжелого топота, ни выстрелов, ни криков. Только веселый гул и пение птиц - представляете, птиц? - звуки их, мягкие, словно шум прибоя, разливаются под окном. Прямо там, куда глядит Грантер, сложив локти на разбитый картечью подоконник.
- Вижу кучу народу, - говорит Грантер. - Вон, Фейи. И Прувера.
- Ушам не верю, - бормочет, наконец проснувшись, Курфейрак.
Жоли улыбается, на лице его гримаса плачущего.
Свет режет Комбеферу глаза, но он смотрит на ершистый силуэт Грантера, затаив дыхание.
Они больше не обнимаются и даже прекращают глазеть друг на друга, на прорехи в рубахах, не окрашенные и каплей крови, на живые лица и безмятежные лучи света нового мира, запутавшиеся в волосах.
- Что еще? - наконец, спрашивает Анжольрас.
- Свободу, равенство и братство, - уверяет Грантер. - Республику. Подойди, взгляни!
Они подходят вместе.

3.2. Комбефер/Жоли. Любое время. Комбефер хирург и нервничает перед первой операцией. Жоли успокаивает его как может.

Исполнение

Латексные перчатки никак не натягиваются на руки. Комбефер нервно дергает, потом замирает, боится порвать. Его, кажется, трясет.
- Полегче, полегче, - говорит Жоли и сжимает его плечо. - Ба, Комбефер! Вот уж от кого я не ожидал! Ты же самый серьезный из нас!
Комбефер что-то сердито хмыкает ему в ответ и мотает головой, словно отгоняющая мух лошадь, потом смотрит в потолок и быстро моргает.
- Как бы глаза не стало жечь из-за линз, - быстро говорит он. - Если будет жечь, я могу отвлечься, и...
- Не будет, - отрезает Жоли и улыбается во весь широкий рот.
Его руки теплые, почти горячие, когда он обхватывает ладонями лицо Комбефера. Глаза Жоли тепло-карие; этот цвет странно успокаивает.
- Ладно, пусти, - говорит Комбефер, стараясь оставаться спокойным, и протягивает руку к двери.
Едва Комбефер берется за ручку двери, ведущей в операционную, живот вдруг скручивает, а внутри все холодно, словно начала таять ледяная глыба, покоящаяся там с самого утра; он старается никак этого не показывать, но Жоли, внимательный гад, все равно все видит, и ладонями поворачивает лицо Комбефера к себе.
- Так. Смотри на меня, понял?
- Мне нужно идти.
- Нет, - твердо говорит Жоли. - Сначала я тебе скажу, как у тебя все получится. Ты ведь помыл руки? Несколько раз. И перчатки надел. И все умеешь. У тебя все получится. Я знаю.
Комбефер вздыхает.
- Ладно.
Жоли сердито хмурится. На его лице нахмуренные брови выглядят как столкновение двух огромных цунами, или, может быть, как автокатастрофа.
- И не чихни в раскрытую грудную клетку оперируемого.
- Не чихну, - обещает Комбефер. Ему очень хочется поправить на носу очки, но у него нет очков на носу, у него линзы.

Жоли отпускает его, наконец, и целует в переносицу - именно туда, где витает призрак очков.
"Ладно," решает Комбефер. "В конце концов, это же не правительство свергать. Это даже легко. Ладно."
Он думает о теплом цвете глаз Жоли и открывает дверь операционной.

@темы: #fanfiction, #slash, #les mis