Книжный моб 2015 (часть 1)32-3732. Ф. Достоевский "Дневник писателя"
Кто бы мне сказал, что при чтении Достоевского, главной эмоцией будет умиление, ещё пару месяцев назад не поверила бы. А вот однако ж!
И эта книга нашла меня очень вовремя, потому что я настолько уже устала от летящего в меня со всех сторон негатива о том, как у нас всё плохо, какие у нас дурные люди, вот как в Европе-то хорошо (я не спорю, что там хорошо, но речь не об этом), а у нас здесь всё прогнило и ты.ды. и ты.пы (а сверху добило ещё и этим мерзким де Кюстином), что читать рассуждения Федора Михайловича о нашей стране, наших людях, нашей ментальности, о том, на что мы способны - это был такой бальзам на душу, вы себе не представляете. Да, он нас ругает, поднимает сложные проблемы, обличает нашу глупость, притворство, пьянство, жестокость, но, господи, как же он нас любит! Как он в нас верит! Даже мы сами в себя так не верим, как он в нас. Я реально в некоторых местах читала и слезами умывалась, потому что это как будто родитель тебя журит, ты понимаешь, что виноват, тебе стыдно, но при этом понимаешь, что он тебя любит всем сердцем и душой, всем своим существом. В свое время "Камо грядеши" на меня так же подействовала.
И посмеяться было где. Мне понравился юмор Достоевского. А уж история про то, как он относил рукопись "Бедных людей" Некрасову, и тот вместе с Григоровичем прибежали к нему в четыре утра (в таком они были восторге), а потом показали его Белинскому, и как Достоевский описывал эмоции от этих моментов - это шедевр! Я даже маме прочитала, ей тоже понравилось)
Да и вообще эту книгу очень надо читать всем, кто любит Достоевского. Вот прям МАСТ РИД! Систер, на тебя смотрю, если ты ещё не) И кто спокойно к нему относится - тоже. Короче, всем надо!
Авось, я теперь по-другому смотреть на его произведения стану. Всё-таки знакомство с личностью писателя во многом открывает новые стороны.
Жаль, не могу привести побольше цитат, потому что книга была не моя и читала я по большей части в транспорте, а приехав домой, уже не помнила, какие конкретно места хотела отметить, потому что по большей мере, там были не абзацы, а небольшие предложения. Заимею свою - наотмечаю вдоволь.
Но вот парочка (простите за размеры).
"Есть ли такое понимание чужих национальностей особый дар русских пред европейцами? Дар особенный, может быть, и есть, и если есть этот дар (равно как и дар говорить на чужих языках, действительно сильнейший, чем у всех европейцев), то дар этот чрезвычайно значителен и сулит много в будущем, на многое русских предназначает, хотя и не знаю: вполне ли это хороший дар, или есть тут что-нибудь и дурное... Вернее же (скажут многие), что европейцы мало знают Россию и русскую жизнь, потому что не имели до сих пор еще и нужды ее узнавать в слишком большой подробности. Правда, действительно в Европе до сих пор не было никакой особенной надобности слишком подробно нас узнавать. Но все-таки кажется несомненным, что европейцу, какой бы он ни был национальности, всегда легче выучиться другому европейскому языку и вникнуть в душу всякой другой европейской национальности, чем научиться русскому языку и понять нашу русскую суть. Даже нарочно изучавшие нас европейцы, для каких-нибудь целей (а таковые были), и положившие на это большой труд, несомненно уезжали от нас, хотя и много изучив, но все-таки до конца не понимая иных фактов и даже, можно сказать, долго еще не будут понимать, в современных и ближайших поколениях по крайней мере. Все это намекает на долгую еще, может быть, и печальную нашу уединенность в европейской семье народов; на долгие еще в будущем ошибки европейцев в суждениях о России; на их видимую наклонность судить нас всегда к худшему и, может быть, объясняет и ту постоянную, всеобщую, основанную на каком-то сильнейшем непосредственном и гадливом ощущении враждебности к нам Европы; отвращение ее от нас как от чего-то противного, отчасти даже некоторый суеверный страх ее перед нами и – вечный, известный, давнишний приговор ее о нас: что мы вовсе не европейцы... Мы, разумеется, обижаемся и изо всех сил таращимся доказать, что мы европейцы..."
"Деликатная взаимность вранья есть почти первое условие русского общества – всех русских собраний, вечеров, клубов, ученых обществ и проч. [...] все это лганье, несмотря на всю невинность свою, намекает на чрезвычайно важные основные наши черты, до того, что уж тут почти начинает выступать мировое. Например, 1) на то, что мы, русские, прежде всего боимся истины, то есть и не боимся, если хотите, а постоянно считаем истину чем-то слишком уж для нас скучным и прозаичным, недостаточно поэтичным, слишком обыкновенным и тем самым, избегая ее постоянно, сделали ее наконец одною из самых необыкновенных и редких вещей в нашем русском мире [...]. Таким образом у нас совершенно утратилась аксиома, что истина поэтичнее всего, что есть в свете, особенно в самом чистом своем состоянии; мало того, даже фантастичнее всего, что мог бы налгать и напредставить себе повадливый ум человеческий. В России истина почти всегда имеет характер вполне фантастический. В самом деле, люди сделали наконец то, что все, что налжет и перелжет себе ум человеческий, им уже гораздо понятнее истины, и это сплошь на свете. Истина лежит перед людьми по сту лет на столе, и ее они не берут, а гоняются за придуманным, именно потому, что ее-то и считают фантастичным и утопическим.
Второе, на что наше всеобщее русское лганье намекает, это то, что мы все стыдимся самих себя. Действительно, всякий из нас носит в себе чуть ли не прирожденный стыд за себя и за свое собственное лицо, и, чуть в обществе, все русские люди тотчас же стараются поскорее и во что бы ни стало каждый показаться непременно чем-то другим, но только не тем, чем он есть в самом деле, каждый спешит принять совсем другое лицо.
Еще Герцен сказал про русских за границей, что они никак не умеют держать себя в публике: говорят громко, когда все молчат, и не умеют слова сказать прилично и натурально, когда надобно говорить. И это истина: сейчас же выверт, ложь, мучительная конвульсия; сейчас же потребность устыдиться всего, что есть в самом деле, спрятать и прибрать свое, данное Богом русскому человеку лицо и явиться другим, как можно более чужим и нерусским лицом. Все это из самого полного внутреннего убеждения, что собственное лицо у каждого русского – непременно ничтожное и комическое до стыда лицо; а что если он возьмет французское лицо, английское, одним словом, не свое лицо, то выйдет нечто гораздо почтеннее, и что под этим видом его никак не узнают. Отмечу при этом нечто весьма характерное: весь этот дрянной стыдишка за себя и все это подлое самоотрицание себя в большинстве случаев бессознательны; это нечто конвульсивное и непреоборимое; но, в сознании, русские – хотя бы и самые полные самоотрицатели из них – все-таки с ничтожностию своею не так скоро соглашаются в таком случае и непременно требуют уважения: «Я ведь совсем как англичанин, – рассуждает русский, – стало быть, надо уважать и меня, потому что всех англичан уважают». Двести лет вырабатывался этот главный тип нашего общества под непременным, еще двести лет тому указанным принципом: ни за что и никогда не быть самим собою, взять другое лицо, а свое навсегда оплевать, всегда стыдиться себя и никогда не походить на себя – и результаты вышли самые полные. Нет ни немца, ни француза, нет в целом мире такого англичанина, который, сойдясь с другими, стыдился бы своего лица, если по совести уверен, что ничего не сделал дурного. Русский очень хорошо знает, что нет такого англичанина; а воспитанный русский знает и то, что не стыдиться своего лица, даже где бы то ни было, есть именно самый главный и существенный пункт собственного достоинства. Вот почему он и хочет казаться поскорей французом или англичанином, именно затем, чтоб и его приняли поскорей за такого же, который нигде и никогда не стыдится своего лица."
33. Н. Макиавелли "Государь"
Пыталась прочесть эту книгу, если не ошибаюсь, ещё года два назад. Не осилила - заснула во время чтения. Сейчас же дело лучше пошло, но теперь я буду знать, что читать, если буду страдать бессонницей. Потому что наглядная иллюстрация: самые интересные моменты для меня были, когда автор разбирал причины успеха или неудач римских императоров у народа или армии.
34. Дж. К. Джером "Как мы писали роман"
Обожаю такие небольшие рассказы, наполненные иронией на каждой странице. Настроение поднимает враз.
35. Д. Киз "Цветы для Элджернона"
Вчера чуток как раз про нее поговорили, про то, что все рыдают в конце. А у меня только одна мысль после прочтения: наконец-то отмучилась. Книга читалась урывками, поэтому нормального погружения в неё не получилось. Хотя Чарли жалко, да. Но Элджернона жалко больше.
36. Г. Лавкрафт "Случай Чарльза Декстера Варда"
Вот и произошло мое знакомство с Лавкрафтом. Не прошло и трех лет с покупки книги. Читала, правда, с телефона, потому что в самой книге не оказалось этого рассказа. Читала в качестве страшной сказки перед сном и в транспорте. Повезло с тем, что самый крипи момент пришелся именно на транспорт, а то было бы просто страшно выключать телефон))
Я читала о том, что, мол, проводятся параллели между Лавкрафтом и Кингом. Но пока не могу об этом судить, потому что объем прочитанного у обоих слишком неравнозначен. Единственное что - язык у Лавкрафта мне нравится больше. И при чтении присутствует именно чувство страха, а не отвращения.
Хорошее начало положено - надо заценить другие рассказы.
37. А. Кристи "Десять негритят"
Очное знакомство с классикой всегда волнительно, потому что это всегда 50 на 50: попадет в тебя или нет, угадаешь с моментом прочтения или нет. В случаях детективного жанра такие вопросы обычно стоят реже, но иногда и они возникают. И это был как раз тот самый случай. И отрадно было, что ни на один из них не пришлось ответить негативно.
К сожалению (а может, и к счастью) я смотрела нашу экранизацию, но давно и, по-моему, не от начала и прям вот до конца, однако знала, кто убийца. Но при этом, памятуя, как специфично экранизировали Пуаро, я старалась не быть уверенной на сто процентов. Но нет, от оригинального сюжета наши не отошли. Тем интереснее было наблюдать за поведением персонажей. А от некоторых моментов реально можно было кирпичей наложить. Например, от этого:
"Пробили часы внизу. Час. Блор насторожился. Сел на кровати. До него донесся шум, еле слышный шум за дверью. По темному дому кто-то ходил. Пот выступил у него на лбу. Кто это тихо, втайне от всех, бродит по коридорам? Кто бы это ни был, ничего хорошего от него ждать не приходится!
Блор сполз с кровати, несмотря на свою грузность, неслышно ступая, подошел к двери, прислушался. И на этот раз ничего не услышал. Тем не менее Блор был уверен, что не ошибся. Кто-то прошел совсем рядом с его дверью. Волосы у него встали дыбом. Страх снова завладел им… Кто-то крался в ночи… "
Гениально, просто гениально! Чистый восторг.
Теперь надо пересмотреть нормально нашу экранизацию и спокойно ждать малосерийку от BBC что вот-вот выйдет, с Эйданом Тернером, Тоби Стивенсом, Чарльзом Дэнсом, Мирандой Ричардсон и другими. Посмотрела уже, кто кого играет, и порадовалась))38. С. Пипс "Домой, ужинать и в постель. Из дневника"К стыду своему вообще не знала, что был такой Сэмюэль Пипс, и книгу эту вообще случайно купила. Но какое же удовольствие было её читать! Видно, что человек он был остроумный, жизнелюбивый, старался брать от жизни как можно больше, но не злоупотреблять, любил женщин, друзей, хорошо поесть, к работе старался относиться добросовестно, но и при всем этом у него были свои недостатки, которых он не скрывает.
В этой небольшой книжечке приведено по несколько страниц выдержек из его дневника на разные темы, на которые разбита книга, например, про пожар в Лондоне 1666 года, про чуму в Англии, про семейную жизнь, про работу, королевский двор, досуг и так далее. Вроде бы не очень много, но вполне достаточно, чтобы составить представление, что же это был за человек)
"Сегодня мистер Эд Пикеринг сообщил мне, как обносился и обнищал и сам государь, и его окружение. Когда он впервые явился к королю от моего господина, то увидел, что одежда монарха и его свиты, даже самая лучшая, стоит никак не больше 40 шиллингов. Рассказал он мне и о том, как обрадовался государь, когда сэр Дж. Гринвилл принес ему денег; так обрадовался, что, прежде чем спрятать деньги в кошелек, подозвал принцессу, свою старшую дочь, а также герцога Йоркского посмотреть на них."
"В присутствие, где пробыли до полудня, а затем — на Тауэр-хилл наблюдать за въездом в город русского посольства, в честь которого по улицам выстроили музыкантов, а также королевскую гвардию; собрались и зажиточные горожане в черных бархатных сюртуках и золотых цепях, тех самых, в которых приветствовали они возвращение государя; но посольства не было, и мы вернулись домой обедать. Отобедав, услышал, что процессия наконец двинулась, направился к пересечению Грейшес-стрит и Корн-хилл и оттуда <…> очень хорошо все разглядел. Сам посол сидел в карете, и его я не видал, зато видел свиту в длинных одеждах и меховых шапках — красивые, статные, у многих на вытянутой руке ястребы — в подарок нашему королю. Но, Боже, сколь же нелепо выглядим мы, англичане, подвергая осмеянию всё, что представляется нам непривычным!"
"Делясь со мною дворцовыми сплетнями, капитан Феррер рассказал, среди прочего, будто с месяц назад на балу во дворце одна дама, танцуя, выкинула; кто это был, так и осталось неизвестным, ибо плод тут же, завернув в платок, унесли. Наутро все дамы двора явились во дворец представить доказательства своей невиновности, а потому, с кем приключилась эта история, выяснить не удалось. Говорят, в тот же день миссис Уэллс занемогла и куда-то запропастилась, и все сочли, что выкинула она. Согласно другой истории, леди Каслмейн, спустя несколько дней после вышеописанного случая, пригласила к себе миссис Стюарт и, развеселившись, предложила ей «сыграть свадьбу». Свадьба получилась как настоящая, с обручальными кольцами, церковной службой, лентами, «поссетом» в постели, швырянием чулка — все обычаи были соблюдены. В конце, однако, леди Каслмейн (она была женихом) уступила свое место на брачном ложе королю, и тот лег рядом с обворожительной миссис Стюарт. Говорят, что именно так все и было."
"Сегодня видел, как государь и придворные играют в теннис. Наблюдать за тем, как все, без всякой на то причины, превозносят игру короля, — зрелище преотвратное, и это при том, что иногда государь и впрямь играл хорошо и заслуживал всяческой похвалы. Столь неприкрытая лесть омерзительна."
+++
"Встал и, впервые за неделю, побрился; Боже, еще вчера я был уродлив как смерть, сегодня же нет меня краше."
"По словам Гриффина, замечено (и замечание это верно), что в недавнем лондонском пожаре сгорело ровно столько приходских церквей, сколько прошло часов от начала и до конца пожара, а также что осталось стоять ровно столько церквей, сколько сохранилось таверн в той части Сити, что не пострадала от огня, — каковых было (если мне не изменяет память) тринадцать. Забавное наблюдение."
"По дороге домой заехал в Чаринг-Кросс посмотреть на Большого Голландца. Даже в шляпе я свободно прохожу у него под рукой и не могу дотянуться кончиками пальцев до его бровей, даже если встаю на цыпочки. Вместе с тем это красивый, хорошо сложенный мужчина, а жена его — миниатюрная, однако ж миловидная голландка. Верно, у него высокие каблуки, но не сказать чтобы очень, вдобавок он всегда носит тюрбан, отчего кажется еще выше, хотя, как уже было сказано, высок и без того."
"За обедом очень весело. Отчасти потому, что миссис Тернер и ее компания на протяжении всего поста не съели ни кусочка мяса; я же наелся мясом до отвала, отчего у них слюнки текли."
"Пока мы разговаривали, констебли привели несколько несчастных, которых задержали в сектантской молельне. Идут, точно овцы, не оказывая никакого сопротивления. Я так думаю: либо признавай авторитет церкви, либо уж будь умнее и не попадайся."
"Капитан Меннз и другие капитаны, сидевшие с нами за столом, сообщили мне, что негры-утопленники становятся белыми — черная их кожа после смерти светлеет. Слышу об этом впервые."
"Сегодня капитан Кок поведал мне, между прочим, с каким презрением относятся к ремеслу палача в Польше, хотя у страны этой доброе имя. В свое время, рассказал он, деревянные виселицы задумали там переделать в каменные, однако строители от такой работы отказывались до тех пор, пока в одном городе не было организовано торжественное шествие с флагами и сам бургомистр, в парадных одеждах, в присутствии всех строителей, не подошел к деревянной виселице и не ударил по ней молотком <…>, дабы каменщикам не стыдно было применить свое искусство для перестройки виселиц."
"Мистер Ковентри рассказал мне о том, как один француз, проплывая под Лондонским мостом, почему-то решил, что лодка его вот-вот перевернется, и, не на шутку перепугавшись, стал креститься и читать молитвы, однако, когда опасность миновала, воскликнул: «Mon dieu, c'est le plus grand plaisir du monde» («Черт побери, да это самое большое наслаждение на свете!»), что, по-моему, передает психологию француза как нельзя более точно."
"Часов в девять утра, позавтракав, отправились верхом (из Чатема) в Лондон. Из всех путешествий, какие только мне доводилось совершать, это было самым веселым, и меня переполняло непривычное чувство радости жизни. <…> Несколько раз спрашивал встречавшихся нам по дороге женщин, не продадут ли они мне своих детей, — не согласилась ни одна; некоторые, правда, предлагали отдать мне ребенка на время, если бы это меня устроило."
"В присутствие, где занят был всю вторую половину дня; лишний раз убедился, как плохо запускать работу; я за все принимаюсь в последний момент и постоянно ищу предлога выйти на улицу, что бы я обязательно сделал, если бы не возникали все новые и новые дела, одно за другим. Однако стоит мне вникнуть в суть того или иного вопроса, разобраться с бумагами и ответить на письма, коими завален обыкновенно мой письменный стол, как я начинаю испытывать глубочайшую удовлетворенность от содеянного и чувствую, что мог бы в случае необходимости продолжать трудиться всю ночь."
"К своему книгопродавцу, что на подворье собора Святого Павла; получив сегодня у себя в конторе по моему канцелярскому счету около 40 шиллингов, или 3 гинеи, я просидел здесь часа два-три, листая одновременно около двадцати книг, однако никак не мог выбрать нужные. С удовольствием тратил бы на книги все свои средства."
"С утра — у себя в комнате: занимался разными неотложными делами, после чего вместе с Симпсоном (плотником из Дептфордских доков) с огромным трудом сколотили шкафы для книг; их у меня с каждым днем становится все больше и больше, они громоздятся на стульях, на которые теперь я могу сесть, лишь перекладывая книги с одного места на другое."
"Хоть я и убежденный противник расточительства, однако придерживаюсь того мнения, что лучше пользоваться радостями жизни теперь, когда у нас есть здоровье, деньги и связи, а не в старости, когда не останется сил насладиться этими радостями в полной мере."